Победа над системой
«Пожалуйста, не бухайте на пересадочных узлах. Пожалуйста, не бухайте на пересадочных узлах».
Шмелев услышал этот строгий голос, спускаясь по эскалатору «Сенной» на «Садовую» и сразу догадался, что обращаются персонально к нему.
Убрал свой «Арарат 5 звезд», напугавшись. Но быстро достал снова, из принципа, сделал Арарат более явным. Можно сказать, вопиющим фактом он его сделал. Остальные посетители метрополитена вроде никак не реагировали. А из очередного динамика продолжалась ТРАВЛЯ.
«Уважаемые граждане, если вы не перестанете бухать на эскалаторах, к вам могут быть применены меры по привлечению к административной ответственности»….
- Меня что, на хуй, за человека не считают? - слабо возмутился Шмелев, это было скорее бормотанием.
Впрочем, идейное бормотание, бормотание о принципиальных вещах сильнее обычного.
Очевидно, кто-то не захотел слышать правду. На ступеньку ниже спустились две женщины. Близилась «Садовая».
Шмелев напрягся: не сказали ли объявляющие что-то про уголовную ответственность? Уголовной он не хотел точно.
- Ну включите, бля, не расслышал я… - проговорил он себе под нос.
Поезда не была в обе стороны, Шмелев уже не очень думал про свою. Он думал про ответственность.
Стоило снова пригубить «Арарату», как из воздуха возникло новое сообщение.
«Убедительная просьба не бухать на платформах в ожидании поезда».
- Хаэа, - почему-то обрадовался Шмелев, тут же сделал еще один глоток. - Щас вам. На цыпочках побежал, бля, ага, конечно...
И здесь совершился перелом в формате взаимодействия. Следующее послание было уже иным по форме. Уверенность в своей правоте, настойчивость Шмелева принесла ему неожиданное вознаграждение.
«Ну почему вы бухаете на эскалаторах, ну как так? Зачем?»
Шмелев вдруг понял, что де-факто он победил Систему. Она отступает, она лишь делает хорошую мину, а игра проиграна… Аккуратно, не теряя лица, она капитулирует, отбегая, отставая от Шмелева. От осознания этой мысли складки на его серых брюках даже расправились, а ступни в несвежих кроссовках с дачи чем-то дополнительным как будто задышали.
«Что, и попросить ни о чем нельзя? Нет, всё по фигу? Глухие, слепые?», - Шмелев напрягся, пытаясь определиться, как именно с ним разговаривают и как это трактовать.
«Нет, ну победа, однозначная, на хуй, победа», - рассудил он, усаживаясь, наконец, в вагон в сторону «Комендантского проспекта».
«Арарат» еще оставался. Казалось, можно праздновать и танцевать возле трупа поверженного противника. Но последний, на удивление, все еще подавал голос, давал о себе знать. Тут важно заметить, что во всех аудиальных устройствах, разговаривавших с пассажирами, голос был мужской, низкий, очень властный, образцово-маскулинный. И изменение риторики, начавшееся недавно, влекло за собой и перемену в регистре, тембре, интонации.
Уже немного забыв о недавних перипетиях и думая о любимой хоккейной команде, Шмелев опомнился, когда поезд вдруг затормозил посередине перегона между двумя станциями. Застряли между «Чкаловской» и «Крестовским островом».
«Чем я заслужил такое отношение?», - прозвучал голос плачущего мента из решеточки для связи с машинистом.
«Столько раз просил, разве так сложно? Вроде несложные вещи прошу», - спикер захлебнулся в драматических выделениях носоглотки.
- Хаа, бля, - обрадовался Шмелев. - Сюда иди, тут обсудим, хааа, бля.
Он размахивал открытой полулитровкой и привлекал все больше недоброжелательного внимания. Поезд двинул дальше, и фигура Шмелева быстро перестала занимать гражданское общество.
На конечной остановке, уже поднимаясь в город, Шмелев услышал прощальную репризу. Это уже динамик где-то в верхней части кишки, по которой спускают и, наоборот, отправляют наверх толпу.
«Никакого доверия, просишь, просишь не бухать на эскалаторе, и всё без толку, общество все более расколотое, атомизированное...», - причитал хныкающий мент.
- Че блять? Хуемизирное, - рассмеявшись, отреагировал Шмелев.
И стал беспорядочно показывать средние пальцы — налево, вверх, даже вниз, зачем-то, хотя там были только потрепанные кроссовки. В целом это было объяснимой реакцией на аудиальную критику. Ведь доверять себе он не просил никого. Увлекаться моральным уничтожением оппонента, тем не менее, не следовало: факт одержанной победы над системой был несомненным и неотложно требовал нового праздничного напитка. А время было не детское и ждать не собиралось.